Японский бог!

«Катя, посмотри в Интернете имя Тадаси Гоино, — за час до этого написала эсэмэску близкая подруга. — Это известный японский профессор, академик кучи академий и лауреат множества международных премий, и еще он пригласил нас с тобой сегодня на день рождения. Специально прилетел для этого в Москву».

Никогда еще не то что японские, а даже и русские незнакомые профессора не звали меня к себе на именины. И я повелась...

Он вошел в ресторан космической походкой Майкла Джексона. Отрешенной и невозмутимой. Он казался чуть выше меня. Снял зеленую шляпу. И стал вровень. Рассадил по стульям своих японцев-сопровождающих. Смущенно улыбающихся. Улыбнулся и сам. Сразу всем — то есть 30 примерно российским гражданам, именитым и не очень, которых он выбрал в качестве своих сегодняшних гостей.

Методом тыка? Я не знаю, сколько личных знакомых господина Гоино было в этой толпе. Моя подруга, например, тоже видела его в первый раз.

Космонавт Анатолий Соловьев был, по-видимому, знаком с профессором не понаслышке. Поэтому они оба сели рядом во главу стола.

«Кампай! Пей до дна!» — восклицал японец по-японски. Странно все это было слышать. Настолько искренне он радовался посторонним людям, обстановке — да всему. Для японцев Россия как другая планета — иной, загадочный, заплутавший в своих заморочках мир. И не совсем добрый, если, например, судить по Курилам.

— Господин Гоино любит справлять свои дни рождения в разных странах и делать счастливыми людей, которые присутствуют в этот день рядом с ним, — проинформировали меня более сведущие гости. — Он любит всех людей независимо от их вероисповедания и цвета кожи и хочет приносить радость даже совершенно посторонним. В этом его миссия.

В углу банкетного зала стояла накрытая покрывалом чья-то картина. «Это господин Тадаси Гоино специально приготовил подарок Русской православной церкви».

Японец улыбнулся: «А сейчас будут подарки для всех остальных». — «Это так в Японии принято?» — ахнула я.

— Это принято самим господином Гоино. У него есть все — даже замок в так называемых Японских Альпах. Но господин Гоино — человек иного рода. Он дарит другим себя.

Мне протянули стопку прозрачных конвертов, внутри которых лежали какие-то рисунки. «Это японские гравюры XVIII–XIX веков, — объяснили. — Они достаточно дорогие и редкие, профессор коллекционирует такие, и каждый находящийся здесь сможет выбрать для себя в память о профессоре по одной гравюре». Какой хороший день рождения!

На картинках из тончайшей рисовой бумаги были сценки японского театра кабуки. Название гравюр дословно переводится как «плывущий мир», а еще — если говорить более точно, по-буддийски, — «плывущий по миру скорби». Не очень-то и весело.

Но у японцев, видимо, свои понятия о веселье.

Все изображенные — мужчины. Кое-где дерутся. Кое-где обмахиваются веерами или несут зонтики. Мне же достался не артист, а бравый самурай, который скачет куда-то, размахивая сокрушительной саблей.

— О! Это очень редкая картина. На ней изображен великий генерал, который всех всегда побеждал.

«Куда я его дену? — думаю между тем я. — В каком тепловом режиме хранить? Проживет ли эта картина, хранившаяся до сей поры в спокойствии Японских Альп в силу жестоких российских реалий лет хотя бы сто?»

— А нарисованная вдалеке от скачущего генерала гора — это Фудзияма?

Конечно же, Фудзияма.

Японец попросил всех за стол.

«Кампай!» — опять радостно восклицает именинник, и гости поднимают бокалы. Самое удивительное наступило, когда японец решил представиться. Господин Гоино сказал, что с недавних пор его зовут Николай. Это имя дал ему Алексий Второй при крещении.

Так из буддиста Тадаси Гоино превратился в христианина, мало того — православного.

— Зачем вам это-то понадобилось? — офигеваю я.

— Православное учение в основе своей гораздо более справедливо, чем все остальные, — поясняет господин Гоино. — Оно основано на страданиях и поисках искупления. Все это объяснил мне ваш предыдущий патриарх Алексий Второй, когда я имел дружбу с ним. Наша первая встреча была коротка — не более пяти минут. Зато потом мы встречались и много общались. Он стал моим крестным отцом. После его ухода я дал себе слово написать портрет Святейшего.

На следующий день мы уехали в Сергиев Посад, где японец собирался оставить на временное хранение портрет Алексия Второго. Профессор засыпает в машине на десять минут и снова, отойдя ото сна, бурно радуется жизни. Жара, Москва, пробки — все вызывает у профессора непередаваемый восторг. Он словно дегустирует наш мир, но не понемножку — как суси в японском ресторане, а сразу весь, цельным куском.

Господин Гоино рассказывает мне о портрете, ради которого он оказался в России.

— Лицо Алексия я сделал по канонам японской гравюры, а его обрамление — это работа маслом, что совершенно не характерно для японской школы. Это особый язык. Он навеян мне творчеством Ван Гога.

— А почему именно Ван Гог?

— О, у нас с ним много общего, — признается профессор . — Ван Гог не раз писал брату Тео, что, являясь христианином, чувствует себя буддистом, я же, наоборот, всегда ощущал себя православным, будучи буддистом, и всеми своими поступками показывал это. Поэтому мой приход в вашу веру был осознанным и зрелым.

В первый раз господин Гоино прилетел в Советский Союз в 1971 году. В Санкт-Петербург, то есть в тогдашний Ленинград. Больше всего ему запомнилось много военных на улицах, как будто бы город находился в прифронтовой полосе. «И Москва тогда была более строгой, чем сейчас, — добавляет профессор. — Тогда я понял одно: с русскими легко дружить. Японское общество очень закрыто по всем параметрам. Здесь, в России, я ощутил заботу, дружбу, которую не находил в Японии…»

— Россия вас покорила. А что у нас хуже, чем у вас, могу ли я спросить?

— Вы не очень серьезно относитесь к проблеме сохранения окружающей среды. Возможно, оттого, что у вас слишком много ресурсов…

— Лесов, полей и рек… Это еще и к вопросу о Курилах? И о том, почему мы сами не пользуемся и вам их не отдаем? — выдаю я. 

Сразу после землетрясения в 2011-м я была на Шикотане. Профессор тогда же посетил Кунашир. Эти горькие и пьяные круговерти дорог, старый аэропорт — при наличии нового, отстроенного, в десяти минутах ходьбы, но который нельзя почему-то запустить, — как всегда не хватает каких-то коммуникаций.

Я была на Курилах гостем и всего несколько дней. Сами жители Курил, о которых власти вспоминают только в дни праздников или при очередном ЧП, вынуждены существовать здесь всегда. Деваться им некуда. Японский берег, спокойный, довольный, более безопасный, несмотря на аварию на Фукусиме, все равно далеко.

— Я слышала, что многие жители Курил не прочь стать по паспорту японцами, — подыгрываю я господину профессору. Но подачи он не принимает.

— Я считаю, что эти острова должны принадлежать людям. Как русским, так и японцам. На них необходимо открыть школы искусств, на которых будут жить и творить таланты. Как ваши, так и наши. С этим предложением я выступил в вашей Думе, но пока не нашел конструктивного подхода, — продолжает профессор. — Но я умею убеждать. В 73-м году я построил у подножия Фудзиямы поселок-колонию. Жизнь людей определялась в ней постижением мировых художественных ценностей, а также нравственным воспитанием человеческой души. При этом все должно было быть сделано на добровольной основе. Без раздора и войны.

— А кто будет финансировать курильский проект? — спрашиваю я.

— Я считаю, что больше должна сделать японская сторона. Могут быть и частные меценаты. Например, в строительство храма Христа Спасителя лично я вложил 50 тысяч долларов.

У нас, в России, когда имеешь в жизни все — ну почти все, — делиться не хочется. Мы не ищем, чем заполнить наши души, полагая, что они и так достаточно загадочны для остальных, главное — набить карманы.

Этого не найдешь ни в одной из гениальных на западный манер русских книг. Ни у Достоевского, ни у Толстого. В них везде лишь сладостная мазохическая тоска по прекрасному и вечному, ностальгия по тому, чего в России нет и не было никогда.

Я подумала, стоит ли объяснять очарованному Россией японцу нашу главную правду жизни, и в конце концов решила, что он не поймет.

Не надо лишать ребенка любимой игрушки.

Для чего живу — мне кажется, господин Гоино знает ответ на этот вопрос. Он родился отдавать, а не брать — в этом его стезя.

Пить жизнь без остатка. Осчастливливать всех. Считать, что Россия — великая страна с широкой душой. Просто так, ни о чем не жалея. И ничего не прося взамен.

Этого нет в его индивидуальной туристической программе.

Профессор снова прикорнул на заднем сиденье машины.

Проснулся и начал рассказывать уже о космосе. Он один из иностранцев, что побывали в Звездном городке. И даже проходил тренировки, чтобы стать космическим туристом. Возраст — ему за шестьдесят — летать не позволил.

Он попытался быть универсальным во всем. Стал заниматься проблемами медицины, лечения рака, сконструировал первый в Японии и в мире компьютерный радиотелескоп, создал первое полностью компьютеризированное музыкальное произведение.

Вложился в храм Христа Спасителя, в Петербурге по американской системе на деньги профессора была открыта первая в России служба 911. Он подарил икону своего письма, Казанскую икону Божией Матери, своему духовному учителю Алексию Второму.

«Вы совершенно не бережете ни себя, ни свою страну, — продолжает профессор свою мысль. — В крошечной Японии, где каждый сантиметр на счету, это особенно заметно. Многие руководители японских корпораций меня ненавидят за то, что я собирал митинги протеста против уродливого обращения с природой. Против строительства все новых и новых атомных станций. И знаете, — восклицает профессор, — строительство одной из них мне удалось-таки прекратить. Иначе бы последствия той же Фукусимы оказались гораздо более трагическими…»

— Создавая такие страшные вещи, мы будто отказываемся от самих себя. Мы себя убиваем. Я видел детей Чернобыля и старался помогать им. Рак, тяжелые болезни, смерти в молодом возрасте — это все оттуда. Оттого, что мы наплевательски относимся как к себе, так и к той красоте, что нас окружает.

...Пока профессор и его сопровождающие любовались красотой лавры, я, если честно, соединив очень удачно два стула, уснула прямо в покоях императрицы Елизаветы Петровны, моментально забыв о тайнах мироздания. Игре его случайностей.

Вот мы случайно познакомились со странным японским профессором, а он со мной — и куда может привести это знакомство? И для чего все?

И есть ли все-таки хоть какой-то предел его доброте?

Разбудил меня местный священник. Он сопровождал приезд японской делегации, но ругать меня за музейные стулья императрицы не стал.

Японец со товарищи ждали нас уже в трапезной. За обедом.

Профессор расслабился словно среди самых близких друзей. А может быть, так оно и было. Человек, находящийся рядом с тобой в этот день и час, и является в данный момент твоим лучшим другом.

И профессор начал танцевать. Луноподобные движения Джексона постепенно сменились «калинкой-малинкой».

— Какой он счастливый, — протянула я. — Как ребенок, без грехов, без плохих поступков, открытый миру, — и ведь смотрите, мир отвечает ему тем же. Все так гармонично, правильно, хорошо…

— Мне кажется, что все это неспроста, — подумав, сказал православный батюшка. — Вероятно, господин профессор предчувствует свой уход, и для него это праздник, не страдания и муки, а ощущение полноты жизни, что так редко бывает с нами.

…После обеда на скоростном поезде счастливый профессор и его сопровождающие укатили в Питер. Оттуда — в Скандинавию. Дальше — куда захочется…