Китайская стена не устояла

В 2008–2009 годах Китай на самом деле выступил локомотивом, в значительной мере не только не давшим мировой экономике глубже погрузиться в кризис, но и по мере сил вытащившим ее из ямы. При этом Китай сумел снизить собственную зависимость от спроса на мировых рынках. Он остался мировой фабрикой, слегка поделившись заказами с соседями, но за счет развития внутреннего рынка сумел относительно безболезненно пройти поразивший многие другие страны мировой кризис.

Китайский опыт стал модной темой. Собственно, в России, особенно в широких кругах, сохранивших левую ориентацию, этот опыт был неизменно популярным со времени краха перестройки. Но тут и на Западе среди интеллектуалов какое-то время было модным рассуждать о крахе демократической модели, которая не выдерживает ни наплыва переселенцев, ни вызовов экономики. Демократические процедуры приводят к неэффективным, а значит, неадекватным решениям.

Как водится, здесь опять не обошлось без представителей российской элиты. Высказывания об устарелости демократических ценностей позволили себе, в частности, Эльвира Набиуллина и Герман Греф, который на прошлогоднем Петербургском форуме высказался в том духе, что демократия должна остаться в пройденном двадцатом веке. Конечно, здесь свою роль сыграла и отечественная концепция суверенной демократии, но не обошлось и без антикризисных успехов Китая.

Как видим, китайский колосс вызвал к себе настолько пристальное внимание, что в мире появилось стремление по-новому взглянуть и на экономические, и на политические ценности. Но так было, пока Пекин находился в ореоле победителя мирового кризиса. Теперь этот ореол поблек и продолжает блекнуть. События конца июня на мировых биржах могут означать, что китайская модель, во всяком случае, экономическая, не панацея от кризиса.

Я прекрасно понимаю, что несколько панических биржевых дней могут показаться никак не сопоставимыми с эффективностью китайской модели как таковой. Я и не говорю о том, что надо бросать учить китайский — ни в коем случае. Но, во-первых, в мире, увы, нет ничего совершенного. А это значит, что ценности — будь то китайские или демократические — следует оценивать, отложив в сторону непостоянство моды. А во-вторых, «черная пятница» октября 1929 года привела к тому, что Соединенные Штаты изменились, и весьма значительно. Об этом позаботился «новый курс» Рузвельта, который, отвечая на вызовы Великой депрессии (а относительно недавно опять же модным было сравнивать нынешний, как выясняется, вряд ли завершившийся мировой кризис с кризисом 1929–1932 годов), превратил американский классический капитализм в индустриальное общество.

Так что же произошло в конце июня? Главное событие — 19 июня глава ФРС США Бен Бернанке дал понять, что политика количественного смягчения может быть завершена в середине 2014 года.

С одной стороны, впереди у инвесторов и спекулянтов достаточно широкая перспектива. С другой — эта перспектива уже заставляет пересматривать инвестиционные планы. Этот пересмотр, как показали дальнейшие события, не сулит ничего хорошего развивающимся рынкам.

Сигнал тревоги прозвучал именно в Китае. Практически одновременно с заявлением главы ФРС США там разразился кризис ликвидности. Ставки однодневного и недельного репо на рынке межбанковского кредитования (Shibor) выросли до самого высокого уровня за последние пять лет, достигнув 20 июня исторической отметки в 13,44%. Вмешательство Центробанка позволило вернуть ставки к уровню 8–8,5%, при этом дополнительную ликвидность получили лишь крупнейшие госбанки. Ее размер оценивается приблизительно в 400 млрд юаней ($64 млрд).

«В настоящее время ликвидность рынка денег находится на приемлемом уровне», — оценили ситуацию в китайском ЦБ. И ошиблись.

Заявление денежных властей было воспринято рынком как сигнал того, что впереди ужесточение кредитно-денежного механизма. Инвесторы и спекулянты сложили два и два — Народный банк Китая умывает руки, а приток иностранного капитала как минимум не усилится, и китайский фондовый рынок покатился вниз.

За два дня, 24 и 25 июня, рынок акций, если судить по шанхайскому индексу SSE Composite, обвалился более чем на 10%. Появились не слишком далекие от истины оценки, что рынок обрушился в «свободное падение». Упал и юань.

Падение, естественно, Китаем не ограничилось. Рынки акций развивающихся стран рухнули до минимальных значений за 19 месяцев. Индекс MSCI Emerging Markets падает уже шестую сессию и потерял с января этого года уже 19%, сообщает Bloomberg.

А Китай ускорил и возглавил это общее падение.

Итак, Китай сменил ориентацию. Если недавно он был оплотом антикризисной коалиции, то теперь сам может оказаться «слабым звеном». О чем говорит такой китайский опыт?

Главными двигателями падения рынка акций стали:

? Опасения иностранных инвесторов, которые подогрела перспектива ужесточения денежной политики США. Но этот двигатель работает не только в Китае. Его обороты легко распространились (и распространятся еще интенсивнее) и на Россию, бегство капиталов из нашей страны продолжается, а может и усилиться.

? Общее замедление роста китайской экономики. Уже в разгар биржевой паники стал известен обновленный прогноз развития китайской экономики, выпущенный инвестиционным банком Goldman Sachs: оценка роста ВВП Китая в 2013 г. была понижена до 7,4% с 7,8% и в следующем году — до 7,7% с 8,4%.

Замедление — это и характеристика текущего состояния российской экономики. Минэкономразвития оценило рост российского ВВП в январе—мае 2013 года в 1,8%. В 2012 году ВВП вырос за первое полугодие на 4,3%.

? Падение рынка подтолкнуло решение китайского ЦБ, который сигнализировал рынку, что он считает выполненным свой долг по поддержанию ликвидности.

Это просто перевод на китайский политики отечественного ЦБ, который не устает повторять, что во имя удержания в рамках инфляции не собирается смягчать кредитно-денежную политику.

По-моему, картина получилась прозрачной: история болезни китайской и российской экономик схожа, как бы ни отличались друг от друга российские и китайские экономические и тем более политические ценности. Если падение китайских рынков уже стало фактом истории, то в России, где роль фондового рынка не столь определяющая, впереди также зияет провал экономики.

События в Китае позволяют оценить верность прогноза Андрея Белоусова, который из министров экономического развития стал помощником президента Владимира Путина, о том, что осенью российскую экономику вполне может встретить рецессия.

То же сравнение позволяет вспомнить и еще одну меру оживления экономики, которую предлагал Белоусов. Речь идет о курсовой политике, о сознательном и рукотворном, по возможности управляемом ослаблении рубля.

Здесь параллель в пользу Китая. Пекин так и не выпустил юань в свободное плавание, и снижение курса юаня, объективно уже начавшееся из-за развития ситуации на фондовом рынке, может ускориться, с тем чтобы противостоять перспективам замедления экономики, что в конце концов поднимет и рынки. В России ситуация другая: рубль не на таком коротком поводке у ЦБ, но все равно политика его ослабления возможна, к ней Белоусов и призывает, встречая дружный отпор со стороны как нового председателя ЦБ Эльвиры Набиуллиной (здесь она ничем не отличается от своего предшественника, Сергея Игнатьева), так и нового министра экономического развития Алексея Улюкаева.

Получается, что опасности, с которыми рискует столкнуться российская экономика, те же, что возникают перед китайской. Но никто не сомневается в том, что китайская экономика продолжит рост, просто темп этого роста может не соответствовать решениям задач, запланированных Пекином, к тому же у Китая есть возможность подтолкнуть экономику вверх ослаблением юаня, несмотря на то что эта мера обязательно вызовет резкую отповедь Вашингтона. Россия же сознательно не собирается использовать курсовую политику в интересах ускорения экономики.

Вывод: хотя экономики Китая и России движутся в одном, не радующем ни ту, ни другую страну направлении, у Китая тормозов больше.

Здесь, как это ни покажется странным, самое время вернуться к теме демократических ценностей. Я уверен, что если возобладает позиция Германа Грефа — традиционные демократические институты и процедуры пора засыпать нафталином и сложить в сундук, — то положение российской экономики будет еще хуже.

Андрей Белоусов, Эльвира Набиуллина, Алексей Улюкаев при всех спорах между ними едины в том, что магистральная трасса ускорения российской экономики пролегает через улучшение инвестиционного климата. Проблема же хронического, мягко говоря, неулучшения инвестиционного климата в том, что улучшение неотделимо от превращения в норму жизни тех самых базовых принципов построения демократического общества.

Приведу лишь один пример, но, пожалуй, центральный — разделение властей. Возможно, в Китае этот принцип не так важен, так как руководящей и направляющей силой там остается КПК, сумевшая стать ударным двигателем рыночных преобразований экономики. Но в России такой признаваемой обществом силы нет — и слава богу! Альтернатива, реализации которой был посвящен самый романтичный этап отечественной новейшей истории — конец 1980-х — самое начало 1990-х, с тех пор так и не достигнута.

Экономике же совсем не все равно, каковы взаимоотношения между исполнительной и законодательной властью, и уж совершенно точно для неизбежно возникающих в экономике споров и конфликтов совершенно обязательно наличие уважаемой обществом самостоятельной судебной власти.

Круг замыкается. Я начал, казалось бы, с далекой от горячих потребностей экономического развития темы моды на китайскую модель, а заканчиваю констатацией того, что главный ресурс ускорения российской экономики напрямую зависит от того, будет ли в российском обществе реализован не на словах, а на уровне принимаемых решений принцип разделения властей — краеугольный камень построения любого демократического общества.

Для тех, кто в любых обстоятельствах сохраняет оптимизм, могу заметить, что, например, Михаил Барщевский, известный юрист, представитель правительства во всех высших судебных инстанциях: в Конституционном, Верховном и Высшем арбитражном судах РФ — видит в объединении Верховного и Высшего арбитражного судов помимо исключения возможностей «судебных войн» еще и важный шаг как раз в укреплении самостоятельности судебной власти.

Надо сказать, что он выдвинул идею интеграции высших судов (Конституционный суд — особый случай) задолго до того, как эту задачу на только что завершившемся Петербургском форуме поставил Владимир Путин, так что эта мысль для Барщевского выстрадана. По его мнению, теперь все зависит от того, кто станет верховным судебным жрецом. Если это будет не просто высококвалифицированный и авторитетный юрист, но «крепкий» человек, который окажется в состоянии свои убеждения о необходимости укрепления самостоятельности и независимости суда претворить в жизнь, то отношение общества (и бизнеса) к суду начнет меняться. По мнению Барщевского, все предпосылки к тому объединение высших судов как раз и создает.

Возможные кандидатуры Барщевский обсуждать политкорректно отказывается. Но, что называется, в воздухе носится предположение, что самый высший судья — это следующий пост Дмитрия Медведева. Если догадка верна, то Медведев получит редчайший для политика второй шанс. На посту президента он запомнился прекраснодушными заявлениями, за которыми практически ничего не последовало, он даже не сумел уберечь от преследований тех, кто в его заявления поверил. Если Медведев в самом деле станет верховным жрецом Фемиды, то ему наконец предстоит сольный, а не тандемный заезд, в котором он может показать собственную самостоятельность, а если сможет, то и сдвинуть к большей самостоятельности всю российскую судебную машину.