Сказка о потерянном времени

Сдается, что высшие государственные товарищи и их статусные советчики не вполне понимают, для чего нужен рост производительности. Для них увеличение результативности труда представляется в виде экскаватора, заменяющего сотню копателей. Между тем сам труд, в трактовке Людвига фон Мизеса, означает «применение в качестве средства физиологических функций и проявлений человеческой жизни». Средства, способа, ресурса, но не цели! Цели же могут быть различными: от улучшения благосостояния работников или роста капиталов собственников до повышения собираемости налогов.

Вы когда-нибудь слышали объяснение, зачем нам нужен рост производительности? И не услышите. Потому что наши главные столоначальники так и не смогли определиться, что для них важнее: производительность или доходность? Весь мир опирается на прибыльность производства, и только мы по-прежнему живем мозолистой усталостью.

Несколько лет назад работавший тогда премьером Владимир Путин при посещении завода сельхозмашиностроения подивился количеству нераспроданных тракторов и комбайнов. Продукции завались, производительность на высоте, а денег — ноль.

В последние годы российский алюминиевый монополист регулярно отчитывается о снижении производительности труда на своих предприятиях. Доходит до закрытия неэффективных производств. Есть ли у него резервы для увеличения производства? Без сомнения. Почему же производство стагнирует? Потому что затраты (не всегда, заметим, обоснованные) не позволяют в условиях плохой мировой конъюнктуры выйти на рынок с дополнительными объемами. И здесь производительность не при делах.

Сейчас у всех на устах печальные итоги сотрудничества российской нанокорпорации и частной финансово-промышленной группы по производству поликремния. Завод построили, рабочие места создали, но «малину» обломали вездесущие китайцы, запустившие аналогичные производства. Ныне только для того, чтобы поддерживать убыточное предприятие в рабочем состоянии, нужны миллиардные вложения, естественно, за счет государства. А ведь с производительностью на том предприятии все было бы хорошо.

Еще один аргумент, доказывающий, что с производительностью не все так просто. Нам регулярно рассказывают о пропасти между производительностью труда в России и за границей. Разница составляет десятки процентов, а то и разы. Беда! Однако, несмотря на «катастрофическое» отставание, ни один крупный собственник реального сектора пока не разорился. Да что там, с каждым годом мы с удивлением обнаруживаем все новых и новых фигурантов списков богачей. Вам не кажется это странным?

Ах да, олигархи выпивают из новых крепостных все соки! И вновь нестыковочка: за последние приватизированные 20 лет население тех же моногородов должно было быть истреблено на корню, либо несчастные «полурабы» вместе с детьми и стариками должны были сбежать из тех мест, куда глаза глядят. Но и здесь не сходится: трудовая миграция, конечно, присутствует, но что-то мы не слышим олигархических стонов о нехватке рабочей силы в местах дислокации их производств. Да, местные работяги, как считают «капитаны бизнеса», дороговаты, но чтоб работать было некому?

Настал черед излюбленной иллюстрации из жизни брадобреев. Возьмем двух схожих по квалификации парикмахеров, один из них трудится в столице, другой — в провинции. Предположим, что оба выполняют одну и ту же модельную стрижку за час. Однако цена услуги столичного цирюльника составит 2 тыс. рублей, а второго — 200 рублей. При одинаковой производительности доходность разнится в 10 раз!

В 2011 году в российской промышленности было занято чуть больше 27% от общего количества рабочей силы, в сельском хозяйстве — 8%, в сфере услуг — почти 65%. Так в чем же измерять производительность работников каждого сектора, в физических или денежных величинах? Во многих, если не в большинстве случаев, предпочтение будет отдано деньгам.

Если мы подразумеваем физический способ измерения (количество комбайнов, объемы добытой нефти или пресловутые центнеры с гектара), требуется один подход к повышению производительности. При этом разговор будет идти о росте трудоотдачи всего лишь 35% занятого населения. Если же мы говорим о финансовых показателях, а это, на секундочку, 65% работников, то и подход будет иной. К слову, нефтяники давно этот постулат усвоили и нашли множество способов повышать финансовые результаты производства, не увеличивая физический объем продукции. Нефтяные эмбарго, «внезапные» остановки нефтеперерабатывающих заводов, не говоря уже о фондовых пузырях, — случаи из их числа. Кому-нибудь в России от такой тактики стало хуже?

Если завтра российская нефтянка гипотетически значительно увеличит нефтедобычу, мировые цены на «черное золото», столкнувшись с избытком предложения, поползут вниз. Как следствие — налоговые поступления уменьшатся, дефицит бюджета увеличится, рубль ослабнет, инфляция возрастет. Зато с производительностью все будет в порядке.

Ущербность требований роста физической производительности иллюстрируется примером с упомянутыми выше тракторами: что с того, если завод произведет не 100 машин, а 200, коль скоро они физически и морально устареют, прежде чем найдут покупателя?

Снижать цену? Но есть себестоимость, в которой, кстати, «сидит» и зарплата, а в убыток работать никто не будет. Повышать качество? Однако в условиях международного разделения труда иностранный аналог при прочих равных все равно может оказаться предпочтительнее. Закрывать внутренний рынок? После вступления в ВТО это сделать затруднительно. Выход один — работать с умом. «Лучше меньше, да лучше».

Хорошо, допустим, что все вышесказанное — попытка «заболтать проблему». Представим, что будущее — за промышленностью, за человеком труда. Выясним, от каких факторов зависит производительность труда в реальном секторе. Она зависит от качества сырья и материалов. От свежести оборудования и технологий. От скорости внедрения инноваций. От величины простоев. От взаимодействия с властью. От научной организации труда, в частности, от разделения труда и компетенций менеджмента. От соблюдения требований техники безопасности. От квалификации, физического и духовного состояния работника. От морального климата в трудовом коллективе. От качества трудового законодательства. От величины и покупательной способности заработной платы. От деловой репутации собственников. Перечень общий, потому неполный. Спецы наверняка добавят.

Вот какое сонмище проблем возникает вокруг простенького вроде бы действа! При этом эффективность работы госаппарата прямо или косвенно влияет на все представленные обстоятельства. Качество сырья и материалов? Это техрегулирование. Новое оборудование? Это в значительной степени кредиты, ныне труднодоступные по причине категорического неприятия властью самой мысли о вложениях государственных резервов в собственную экономику. Быстрота внедрения инноваций? Сколковский пример наглядно иллюстрирует, что во главе у государственных инноваторов стоит эффективное для их кошельков освоение бюджетных средств. Задержки и простои? Так это производная от состояния автотранспортной или железнодорожной инфраструктуры. Взаимодействие с властью? Здесь кроется секрет низких темпов жилищного строительства. Продолжить или и так понятно, на ком лежит основная ответственность за рост производительности?

В заключение вернемся к стартовой мысли Мизеса о труде как о средстве, а не цели. Что есть повышение производительности труда для правительственных чиновников? Нет, не увеличение числа подписанных бумаг или принятых директив, а рост личных активов и средств на банковских счетах. Вот она, конечная цель современной российской бюрократии, ради достижения которой она готова трудиться денно и нощно, даже в ущерб государственным интересам. Нам же, простым смертным, регулярно рассказывают сказочки о производительности, модернизации или борьбе с коррупцией. Прикрывая не столько алчность, сколько собственную управленческую импотенцию.