Экономист Андрей Мовчан предсказал перестройку в России через 20 лет

«У нас нет такой исторической перспективы — существовать за счет продажи нефти»

Первые полгода 2017-го получились для российской экономики противоречивыми. С одной стороны, ВВП растет три квартала подряд, инвестиции тоже увеличиваются, кредитование оживилось, инфляция снизилась. С другой — реальные доходы населения продолжают падать, бюджет по-прежнему дефицитный, бегство капиталов ускорилось. Что следует из этих трендов? Об этом наш разговор с директором программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги Андреем Мовчаном.

— В прежние годы все было как-то более понятно: либо экономика росла, и мы пребывали «в шоколаде», либо она падала, и мы погружались в кризис. А где мы находимся сейчас, в середине 2017-го?

— Что нам говорит статистика? Россия — это страна, которая живет за счет добычи и продажи нефти и газа. У нас есть несколько небольших по мировым меркам бизнесов, например сельское хозяйство или продажа оружия, но продолжаем мы жить за счет продажи нефти и газа. В этом году объем продаж немного вырос, а цена после резкого падения в 2016 году поднялась примерно на 20%. По идее, наша страна должна в этом году заработать на 20% больше, чем в прошлом.

Зато все, что касается не нефти и газа, примерно с 2013 года в России находится в состоянии падения и сокращается темпами около 2% в год. Также падает маржинальность этих производств, то есть возможность получать доход. Что вполне естественно, поскольку сократился приток нефтедолларов, которые были катализатором инвестиционной активности. При этом происходит стабильное падение доходов населения — на 5–6% в год в реальном выражении.

Кроме нефти и газа экономика в России не может ни на чем сегодня давать устойчивый рост. Поэтому понимание того, где мы сейчас находимся, упирается в вопрос цены на нефть. Сегодня она 40–50 долларов за баррель, значит, тренд — на стагнацию. Если баррель упадет до 30 долларов — будут серьезные потери ВВП. Поднимется до 60 и выше — мы закроем дефицит бюджета и, может быть, перейдем даже к росту доходов населения.

— Какая из описанных вами перспектив наиболее вероятна?

- Все говорит о том, что нефть вошла в длинный депрессивный цикл. Крупнейшие поставщики «черного золота» стабильно сокращают себестоимость. В частности, в США себестоимость сланцевой нефти падает достаточно быстро, уже сейчас она не превышает в среднем 50 долларов. Крупнейшие потребители, такие, как Китай и Индия, увеличивают эффективность потребления. Производственный цикл, который потребовал бы скачкообразного роста предложения, не наступает.

Поэтому нет ни одной причины ждать, что нефть резко вырастет в цене. Разве что случится война на Ближнем Востоке или катастрофа в Мексиканском заливе — это, конечно, повлияет на цену барреля, но краткосрочно. А в долгосрочной перспективе нужно привыкать к тому, что нефть будет дешеветь с каждым годом. Нужно понимать, что через три десятка лет мир, вероятно, перейдет на другую энергетическую схему, где нефти будет отведена скромная роль, и к середине XXI века баррель будет стоить в сегодняшних ценах долларов 20–25. Таким образом, для России нет такой исторической перспективы — существовать за счет продажи нефти.

— Вернемся к макроэкономической статистике. Как сочетается наметившийся рост ВВП со снижением доходов населения?

— Никак. Рост экономики подразумевает рост доходов. Один из способов подсчета ВВП — это суммирование доходов: населения, государства, корпораций. Правительство может сколько угодно манипулировать цифрами и придумывать, как показать рост, используя растущие доходы от нефти, но они идут либо в бюджет, либо нескольким тысячам бенефициаров, не вливаясь в экономику. Дорогая нефть — это неожиданная премия. А настоящая экономика — это обмен тем продуктом, который массово создает население. Этот продукт у нас сокращается уже много лет. К тому же большой источник доходов населения — это бюджет, который формируется во многом из нефтяных доходов. Если мы исключим бюджет из рассмотрения — картина изменения доходов населения будет печальной.

— Большинство россиян судят о наличии или отсутствии кризиса даже не по содержимому своих кошельков, а по тому, что происходит с курсом рубля. Если рубль валится — есть кризис, если нет — то нет. В предыдущие 5 месяцев рубль в основном укреплялся к доллару и евро — и только в последние недели слегка пошатнулся. Что, по вашему прогнозу, будет с рублем дальше?

— Я бы не сказал, что рубль начал падать. Он ведет себя в соответствии с жесткими правилами — то есть зависит от нефти и от соотношения инфляции в двух странах. В США инфляция сейчас 2%, у нас — около 5%; разница не драматическая — меньше 3%. То есть если нефть стабильна, рубль должен падать к доллару на 3% в год — это меньше 2 рублей. При нефти в 20 долларов за баррель американская валюта будет стоит около 90 рублей, при 60 за баррель доллар будет стоить где-то 52 рубля. С этой точки зрения нужно смотреть на Россию как на нефтяную корпорацию: сколько нефти продаем, столько долларов получаем.

Рисков значительного падения рубля сейчас я не вижу, хотя его пророчат многие экономисты. Они предупреждают о якобы массивном керри-трейде: мол, иностранцы завалили нас валютой, потому что скупают российские обязательства. Но скуплен сравнительно маленький объем — это не серьезная угроза. Следить нужно за нефтью, а она имеет свойство вести себя нерационально. Баррель может упасть до 30 долларов — рубль сразу же среагирует. Страховка пары «рубль-доллар» на год на международных рынках стоит примерно 9% — это то, как международные рынки оценивают риски рубля. 9% от 60 — это 5 рублей с копейками. То есть на этот год международные рынки оценивают риски падения курса до 64 рублей за доллар.

— В последние месяцы опять наблюдается масштабный отток капитала из России — после того, как в прошлом году он почти остановился. Чем это вызвано и насколько опасно для российской финансовой системы?

— Отток капитала тоже зависит от нефти: пришло больше долларов — значит, будет больше прибыли и дивидендов, а следовательно — больше выведут. Кроме того, отток капитала имеет две важных составляющих. Одна всем очевидна — это вывод бизнесом денег за границу. О второй многие забывают: население покупает доллары — это тоже фиксируется в данных ЦБ как отток, и объемы его весьма велики. Сейчас ожидание падения доллара закончилось, и люди снова пошли покупать доллары — во всяком случае, больше, чем квартал назад. Поэтому и наблюдается некоторый рост оттока капитала. Но не стоит смотреть на него как на важный показатель: мы его не регулируем, он зависит от веры в российскую экономику и ее стабильности. Веры этой и у бизнеса, и у населения мало, поэтому мы и потеряли за последние 17 лет 2–3 трлн долларов в результате оттока капитала.

— Опасны ли для экономики новые санкции со стороны США и ЕС?

— Финансовые санкции против компаний — не очень большая проблема для России. Напугать наши корпорации тем, что им не дадут денег на Западе, не получится, поскольку денег у них самих на самом деле много. Персональные санкции могут быть страшны отдельным людям. Но имущества на территории США у наших лидеров не так много. Так что эти санкции служат больше для «украшения фасада»: американским сенаторам они позволяют говорить избирателям, что борются со злом, а Кремлю — говорить, что нас обложили враги, поэтому мы плохо развиваемся. На самом деле это политические действия, а не экономические. Возможности для экономических действий против Кремля у западных лидеров есть — атаковать старый суверенный долг, заморозить долларовые платежи… — но этого никто не делает.

— Но вы допускаете возможность таких действий?

- Вопрос: кому это нужно? Уничтожить Россию экономически очень легко, она очень уязвима. У нас в структуре доходов от 40 до 95% по разным позициям — импорт, мы зависим от Запада технологически по всем направлениям. Достаточно просто запретить поставлять в Россию высокотехнологичное оборудование — те же запчасти для самолетов, к примеру.

Но Россия — все-таки крупный игрок на глобальном рынке. Европа понимает, что за полномасштабную экономическую атаку на РФ придется заплатить потерей нефти и газа, а взамен приобрести миллионы беженцев. Россия непредсказуема, ее боятся тронуть, потому что ей тогда нечего будет терять. Поэтому все санкции сводятся к тому, чтобы обозначить свою позицию, но не дай бог не нарушить баланса. И в этом отношении нынешний кремлевский режим крайне удобен и даже полезен для Запада: он дешево продает сырье, неконкурентоспособен на рынках и не собирается таким становиться, делает все для того, чтобы соседи от него отвернулись и повернулись к Западу, не мешает в крупных вопросах, но создает возможность политической повестки на международной арене, способствующей объединению Европы.

— Существует ли модель, которая обеспечит экономическое развитие нашей страны?

- В теории ответить на ваш вопрос очень легко. Весь мировой опыт говорит о том, что России нужен либеральный рынок и адекватное правоприменение, которые дают экономике возможность расти самой.

Мы как многонациональный народ умеем делать бизнес, создавать компании, структурировать рыночные отношения. К тому же мы торговая страна, которая занимается торговлей с VIII века.

Но на сегодняшний день в России только 12 человек из 100 называют себя предпринимателями, а в США — порядка 60. Это проблема власти: она не создает нематериальные условия для развития бизнеса. Людям не требуется давать денег — просто нужно не лезть, не вмешиваться, обеспечить нормальное правосудие и законодательство, убрать тяжелое налогообложение. В странах с потребностью опережающего развития, в которых еще не сформирована рыночная структура, налогообложение меньше, чем в России. А пока получается, что даже такие юрисдикции, как Италия, Британия, Кипр, сегодня выгоднее для бизнеса с точки зрения рисков и налогов, чем Россия.

— Это теория. А какова практика?

— Она заключается в том, что эти проблемы никого не волнуют. У нас власть и общество привыкли к патерналистским отношениям: продать нефть, получить деньги, раздать бедным, остальные обойдутся. 38% населения работают на государство. «Предприниматель» — слово ругательное, виноваты во всем либералы, которые все в стране приватизировали и разворовали… Поэтому я не думаю, что нам стоит ждать перемен, ведущих к экономическому развитию.

В ближайшей перспективе власти будут удерживать экономику в более-менее стабильном состоянии, постепенно проедая все резервы. Когда придется продавать меньше нефти или стоить она будет дешевле — начнут печатать деньги, увеличат долг или инфляцию. Если что-то пойдет не так — введут военное правление при жестком администрировании экономики. Ну а дальше снова придется делать перестройку — по моим расчетам, не позже чем в конце 2030-х годов, хотя экономисты очень плохо умеют определять время.

Увы, новая перестройка будет проходить на более низкой базе, чем предыдущая: другие страны уйдут далеко вперед. К моменту горбачевской перестройки мы еще имели диверсифицированную промышленность, наши автомобили отставали от западных на 10–15 лет, самолеты — на 5–10 лет, а через 30–40 лет мы не будем делать ничего, а технологии станут отставать катастрофически. Это будет напоминать скорее Нигерию, а не поздний Советский Союз.

Многие страны прошли путь такой перестройки. У некоторых получилось экономическое чудо — например, у Южной Кореи, которая за 20 лет выбилась в мировые лидеры. Возможно, к 2060-м годам Россия тоже будет в числе лидеров, если следующее поколение использует свой шанс лучше, чем это сделали мы.

— Чтобы проверить это ваше предположение, нужно запастись терпением еще на 40–50 лет… А что сегодня следует предпринять властям, чтобы двинуть нашу экономику вперед?

- Нужно во всех смыслах открыть границы для развитых стран, перейти с позиции «мы крепость в кольце врагов» к позиции «мы узел в мировой экономической системе», возможно, взять курс на объединение с Европейским союзом, где Россия могла бы диктовать свои условия и даже быть ключевым членом. Нам нужен большой рынок, а ЕС — это 18 трлн долларов ВВП. А еще нам надо перейти на современные юридические стандарты, построить независимую судебную систему, создать систему управления, которая учитывает интересы самых разных меньшинств — хоть профессиональных, хоть национальных, хоть сексуальных, — чтобы не выпадали интеллектуальные ресурсы, которые всегда в мире в меньшинстве.

Читайте материал