Отставание с колен

Угнаться ли России за мировым технологическим прогрессом?

Самое главное в будущем — это то, что оно уже наступило.

Ведь что такое «сланцевая революция», из-за которой США стали крупнейшим производителем газа (и через год станут его значимым экспортером) и начали экспорт нефти, снизив свою зависимость от нее с 60 до 30% внутреннего потребления?

И бурение, и геофизика остались прежними. Просто старые результаты подвергают изощренному и тщательному компьютерному моделированию. Требуется с десяток его сеансов — и мертвая, еще вчера безнадежная порода снова рождает газ и нефть.

В середине 90-х в ЛУКОЙЛе обнаружили: информатизация добычи резко повышает отдачу. «Интеллектуальная скважина», как это было названо, стала тогда предвестием — новая эра развития человечества наступила аж в 2010 году.

Интеграция информационных технологий с индустриальными преобразует последние и качественно повышает их возможности. Вызванная этим перекройка энергетической карты мира, замена газа углем в Европе, изменение баланса сил в глобальной конкуренции — это уже детали. Ведь вслед за первой технологией новой эры пойдут другие.

Вторая, кстати, на подходе — это 3D-принтеры. Устройства, на которых можно «напечатать» почти все что угодно. Технология была создана в начале 90-х, но искусственно сдерживается патентными ограничениями — и вот плотину потихоньку размывает.

«Напечатанная» винтовка еще год назад в США сделала восемь выстрелов — притом что часто достаточно одного. А великий дизайнер Филип Старк уже в этом году открывает магазин трехмерной печати мебели в Сан-Паулу (Бразилия).

Уже через несколько лет трехмерная печать многих товаров сравняется с ценой их промышленного производства — и тогда вместо мебели или посуды вам на дом привезут 3D-принтер, который, покряхтывая, изготовит то, что требуется, у вас на глазах.

Дизайнеры, инженеры и программисты, конкурируя с неимоверным количеством любителей, будут разрабатывать стандартные модели изделий и программы для их трехмерной печати — а мы будем выбирать их в Интернете или на выставках готовых изделий.

Последствия понятны: деиндустриализация Юго-Восточной Азии, и в первую очередь Китая, с переносом огромной части производства непосредственно в дома потребителей.

Но это лишь вторая из великих технологий — а их будет еще много.

Ведь новые технологии вызываются к жизни из «загашников» инженеров и корпораций не вечной жаждой прибыли, а неумолимой логикой глобального кризиса.

Загнивание глобальных монополий сорвет мир в новую депрессию, которая будет хуже Великой, начавшейся в 1929 году.

Тогда монополии загнивали в рамках пяти макрорегионов: США, Британской империи, объединенной (в тот раз Гитлером) Европе, Советского Союза и японской тихоокеанской «зоны сопроцветания». Война взломала три из них, сократив количество макрорегионов до двух: американский Запад и советский «социалистический лагерь». В результате их расширения в каждом из них снизился уровень монополизма, усилилась конкуренция — и монополии получили новые пространства для освоения.

Поражение СССР в «холодной войне» привело к захвату советского макрорегиона американским. Два десятилетия монополии Запада, становясь глобальными, захватывали новые ресурсы. Но это время кончилось: они вновь загнивают, а расширять рынки уж больше некуда — глобальный рынок один и охватывает весь мир.

Поэтому новая глобальная депрессия будет сопровождаться не укрупнением, а, наоборот, распадом большинства глобальных рынков на макрорегионы. (Хотя часть глобальных рынков сохранится — например мобильной связи и Интернета.)

Новая депрессия будет качественно отличаться от Великой: разрушения будут вызваны не гниением монополий на имеющихся рынках, а раздроблением и сжатием этих рынков.

Одно из неприятных следствий — утрата значительной части сегодняшних технологий, требующих для своего рыночного применения значительного количества потребителей.

Так, нет смысла строить заводы (даже сборочные) по производству легковых автомобилей в стране с населением менее 50 млн чел., производить дальнемагистральные самолеты при населении менее 200 млн чел. (хотя большую роль, понятно, играет уровень жизни: 127 млн японцев могут обеспечить спросом индустрию, которой не хватит 300 млн бедных жителей Африки).

Из-за усложнения и удорожания традиционных технологий численность населения, необходимого для их применения, неуклонно увеличивалась. Это стало одной из причин прекращения открытия новых технологических принципов после формирования единого глобального рынка: дальнейшее усложнение и удорожание технологий стало невозможным, так как потенциальных потребителей больше не станет.

С распадом же глобальных рынков многие макрорегионы будут иметь недостаточно потребителей не только для создания новых, но и для простого сохранения на рыночной основе ряда нынешних технологий.

Некоторые макрорегионы сохранят жизненно необходимые технологии за счет перехода на нерыночный характер их развития. Но такой маневр объективно требует высокой эффективности государственного управления — а его качество катастрофически снизилось (в том числе и потому, что лучшие управленческие кадры были всосаны в себя глобальными монополиями).

Поэтому по крайней мере ряд макрорегионов, на которые будут распадаться глобальные рынки, пройдут через крайне болезненные техногенные катастрофы и социальные катаклизмы.

Конечно, это не значит, что технологический прогресс остановится — он сменит русло. Технологии будут совершенствоваться уже не за счет их механического усложнения, а за счет применения качественно новых принципов, сейчас еще блокируемых монополиями.

Ведь при распаде глобального рынка на макрорегионы часть глобальных монополий погибнет, не сумев приспособиться к сжатию спроса, а часть — ослабнет.

Уже сегодня видны основные очертания технологий нового, посткризисного мира: резкое упрощение и удешевление в сочетании с качественным скачком производительности. Этот скачок рождает новые материалы и «умное железо» (интеграция информационных технологий с индустриальными).

Кстати, такие технологии создавались и в рамках советского военно-промышленного комплекса, где исследования не ограничивались рыночной целесообразностью и кое-где еще развивались после краха СССР. Наблюдение за эффектами от их применения породило термин «закрывающие технологии», так как их доступность в сочетании со сверхпроизводительностью делали избыточными целые отрасли.

В условиях стабильности социально-политическая цена их применения была неприемлемой: никто не мог рисковать, создавая угрозу общественного катаклизма. Но ситуация скоро станет иной. Победителями в будущей конкуренции станут те, кто сумеет заранее овладеть технологиями завтрашнего дня — сверхпроизводительными, простыми и дешевыми.

В конце 60-х человечество неосознанно сделало выбор, во многом отказавшись от космоса и познания в пользу развлечений: социальные технологии стали важнее производственных. Теперь миру предстоит увлекательная задача объединения новых социальных и производственных технологий.

На учебу этому делу остались считаные годы — а Россия, как всегда, в отстающих.

Да, некоторые «продвинутые» российские компании обладают перспективными технологиями, но в «тренде века» — трехмерной печати — наше отставание тотально. Россия не выпускает 3D-принтеры, а известия о прорывах в их применении приходят только из-за границы.

Имеющиеся «закрывающие технологии» (от медицины до производства стройматериалов) применяются и развиваются в России кустарно, а то и «секретно» — чтобы не попасть под молох все удушающей бюрократии. Их аналоги, даже менее совершенные, проще закупать на Западе и в Китае, чем искать у себя. Единственная компания, с середины 2000-х пытавшаяся разыскать и коммерционализировать отечественные «закрывающие технологии» (и даже презентовавшая их на Лондонском экономическом форуме), — АФК «Система» — попала под удар по весьма неоднозначному обвинению.

А главное — у нас нет структуры, не то что готовящей страну к будущему, но хотя бы думающей о нем (в предметном, а не фантастическом смысле). Поэтому отставание России накануне мирового технологического рывка, пусть пока не фатальное, — пугает.

Можем не добежать.