России нужна налоговая революция

— Каковы итоги экономической амнистии? Скольких людей удалось вытащить из тюрьмы, скольким была изменена участь?

— Амнистировали достаточно много людей — более 2314, — хотя это и не те цифры, которые озвучивались, когда мы начинали амнистию, потому что всего по экономическим статьям в колониях находились порядка 13 тысяч человек.

Но общество неоднозначно восприняло эту инициативу, потребовался компромисс — и был поставлен ряд барьеров. Первый — необходимость возмещения ущерба. Кстати, в рамках амнистии было возмещено около 2,8 миллиарда рублей. Еще один барьер заключается в том, что была исключена из амнистии статья 159 («Мошенничество»), по которой открывалось 80% всех уголовных дел и приговоров по экономическим статьям.

Под действие амнистии попали только новые составы — 159.1 («Мошенничество в сфере кредитования») и 159.4 («Мошенничество в сфере предпринимательской деятельности»). Среди амнистированных — часть тех, чьи дела были переквалифицированы с основной статьи на эти составы. Эта переквалификация шла очень непросто, заявлений там было достаточно много, больше четырех тысяч на переквалификации. И это касается только судебного производства. А в рамках следствия было еще больше. Процесс ускорился только в декабре, когда Верховный суд дал разъяснения по порядку переквалификации.

— Именно 2314 человек выпустили из колоний?

— Их меньше. 2314 — это и те, по которым закрыли уголовные дела, выпустили из-под приговоров, которые не связаны с лишением свободы. Разумеется, были люди, которые вышли из СИЗО и колоний.

— Получается, что около 11 тысяч человек продолжают находиться в колониях и СИЗО?

— Всего по всем экономическим статьям, а не по тем, которые попали под амнистию. Однако мы надеемся, что амнистия не закончена. Ей дали 6 месяцев, но правилами постановления предусмотрено, что если уголовное дело было возбуждено до объявления амнистии, то нет срока ограничения подачи заявления на переквалификацию и амнистию. Сейчас мы продолжаем бороться за свободу людей. Но большинство тех, на кого амнистия распространялась, уже амнистированы — при условии, что погасили ущерб.

— Но ведь во многих случаях ущерб подсчитан искусственно? Ведь очень сложно посчитать, какой ущерб реально был нанесен?

— У нас многих по статье 171 («Незаконное предпринимательство») не амнистировали, потому что они якобы наносили ущерб государству. Так как подсчитать этот объем невозможно, то предпринимателям считали общий объем выручки, который они получили за все время ведения этого бизнеса. Нам удалось доказать, что это вообще не должно считаться ущербом, и их амнистировали.

По другим делам сложнее, но если судом признан ущерб, то тут никуда не денешься. К сожалению, мы ничего не смогли сделать касательно того, как считается ущерб в рамках следствия. Мы доказывали, что это не может препятствовать амнистии. Но в соответствии с постановлением ущерб считали на основе цифр, которые выставлял следователь.

— Как вы считаете, повлияла ли сама по себе ваша инициатива по проведению экономической амнистии на всю общую правоохранительную практику?

— Нельзя сказать, что проблема решена, но изменился общий настрой, и прежде всего у самих правоохранительных органов. Если раньше правоохранители и чиновники считали нормой такие взаимоотношения с бизнесом, когда бизнес платит, то сегодня коррупция — не только из-за амнистии и не только из-за активности нашего института — это только один из элементов, но стало ясно, что коррупцию мы не потерпим. Коррупция вышла за пределы нормы. Эмоционально, этически она стала нарушением, коррупционеры стали вести себя осторожнее, они стали бояться.

— Если интерпретировать ваши слова прямолинейно, получается, что все те дела, с которыми вы сейчас работаете, — коррупционные. Выходит, люди пострадали ни за что?

— Видите ли, из общего количества обращений до 80% случаев — это внутренний конфликт. Акционеры что-то не поделили, по контрактам не расплатились или произошел конфликт в сфере собственности. Начало лежит в этой сфере, а потом уже бизнесмены начинают привлекать на свою сторону кто кого может, и нередко дело доходит до открытия уголовных дел.

— Но это ведь все равно коррупция.

— Да, к сожалению, бизнес тоже очень часто использует коррупционные механизмы давления на своих конкурентов.

— А что, если в тех делах, которые попали под амнистию или не попали, потому что им не помогли, нет коррупционной составляющей, нет борьбы между акционерами, а именно сам бизнесмен нарушил закон? Например, предприниматель нарушил права потребителей, продал некачественный товар или организовал финансовую пирамиду типа «МММ»?

— К нам предприниматели обращаются тогда, когда считают, что их права нарушило государство или конкуренты. Из «МММ» к нам не обращались. Тем не менее к нам приходит порядка 15–20% обращений, в которых мы отказываем — там просто нет оснований для того, чтобы получить нашу помощь. В том числе мы отказываем тогда, когда предприниматели просто выясняют отношения между собой — мы включаемся тогда, когда есть нарушение со стороны государства. В остальных случаях мы рекомендуем им обращаться в институт медиации, который мы развиваем вместе с Торгово-промышленной палатой. Бизнесмены, которые к нам обращаются по административным делам, нередко оказываются неправы: часто из-за того, что не знают закон, или из-за того, что привыкли его нарушать. К сожалению, 1990-е так повлияли на наших предпринимателей, что они зачастую просто не задумываются о том, что можно жить по закону, а некоторые преднамеренно хотят использовать наш институт, чтобы уйти от ответственности.

— Вы защищали предпринимателей, а как это повлияло на тех людей, которые на них работали?

— Тут все связано, и если на предприятии проверки, инспекции, выемки документов одна за другой, страдает не только предприниматель. Страдают и люди, которые на него работают. Если бизнес ликвидируется, то и люди лишаются рабочих мест. Поэтому, когда мы отстаиваем права предпринимателя, мы отстаиваем и предприятие, и людей, которые на нем работают.

— Не кажется ли вам, что любая власть всегда заинтересована в том, чтобы суды были не объективными, а субъективными в ее пользу, но до определенного предела? Как выходить из этой ситуации?

— Действительно, сегодня не очень многие предприниматели рассчитывают, что судебные решения будут на 100% справедливыми и будут защищать их собственность. Сейчас идет большая судебная реформа, и у нас есть ряд решений, которые помогли бы в изменении судебной системы.

Тем не менее надо понимать, что качественно ситуация здесь изменится только после того, как у нас разовьется экономика, увеличится количество предпринимателей и возникнет развитой средний класс, то есть будут потребители этих услуг. Сегодня просто нет такого сообщества, которое было бы заинтересовано в развитой судебной системе. Предприниматели слабы, и их слишком мало.

Когда в бюджетных отраслях зарплату получает 60% людей, конкуренция держится на уровне начала 1990-х, а инвестиции уходят, а не приходят, то сложно рассчитывать, что институты начнут работать эффективно и будут выполнять задачи, которые на них теоретически возлагают.

Из всех реформ сегодня на первом месте стимулирование бизнеса для развития экономики. Да, институциональные реформы очень нужны, с ними нельзя тормозить, но сначала должна произойти экономическая революция и только затем — институциональная эволюция.

— Что для этого нужно предпринять?

— Необходимо создать условия для развития притока инвестиций. Очень долго бизнес нас просто не интересовал, мы жили от нефти, и у нас было достаточно доходов, чтобы поддерживать стабильный уровень жизни.

Чтобы предпринимательство начало развиваться, надо сделать так, чтобы предпринимателям было удобно, выгодно и безопасно работать. Надо малый бизнес, который у нас есть, но который не видит государство — имею в виду те сферы, где расчеты осуществляются наличным порядком, а услуги оказываются по факту вне правового поля, — стимулировать, чтобы он обелился, вышел из тени.

Мы знаем, что бизнес больше всего волнует, мы видим статистику жалоб. Мы сейчас готовим доклад президенту и по всей стране опрашиваем бизнес, предпринимательские ассоциации, какие основные проблемы у них. И мы выяснили, что сегодня основная проблема — это налоговая нагрузка.

Бизнесу стало невыгодно работать. Если по удобству бизнеса еще все не очень хорошо — у нас косная, бюрократичная, неэффективная система регулирования, но в этой сфере хотя бы наметились подвижки в лучшую сторону. Реализуется Национальная предпринимательская инициатива, принимаются «дорожные карты». То же самое по части безопасности — есть серьезные проблемы, но создаются институты, в том числе и наш, произошла гуманизация уголовного законодательства и т.д.

Но для того чтобы бизнес вести было выгодно, делается очень мало, а без этого ничего не получится. Это то же самое, что построить высокотехнологичный скоростной хайвей, где все риски снижены до минимума, но по которому никто не ездит, потому что машину нужно еще заправить бензином, а бензин стоит слишком дорого.

— Налоговая нагрузка в России не самая большая в мире — до 40% от ВВП со страховыми платежами.

— Нельзя считать налоговую нагрузку как процент от ВВП, потому что у нас 60% дохода бюджета дает нефть, это экспортные пошлины. Надо считать по доле налогов к прибыли компании, то есть какую часть прибыли приходится отдавать. И здесь позиция совсем другая. Россия находится на одном из последних мест в Европе по этому показателю. Мы отдаем сегодня 51% от прибыли по стране в целом.

— Все равно, ставка у налога на прибыль — 20%.

— У нас есть много разных налогов, которые касаются и страховых взносов, — 30% от фонда заработной платы, и НДС (18%), и в том числе налог на прибыль. Все это вместе складывается, и получается 51%. При этом в среднем по странам «Большой двадцатки» — 46%, а если только социальные налоги вычленить, то мы опережаем по налоговой нагрузке в разы всех наших конкурентов. Говорят, что у нас самый низкий подоходный налог — 13%, но если к этому прибавить 30% страховых платежей, то вырисовывается совсем другая картина.

— Извечный вопрос: что делать?

— Нужно не просто снизить налоговую нагрузку, а изменить структуру налогов — основная налоговая нагрузка должна лежать на процессе потребления, а не на процессе производства. Основным источником доходов бюджета в США, Великобритании, Франции и Китае являются не корпоративные налоги, а налоги с доходов физических лиц. При этом основную часть этих налогов платят богатые люди. Предприниматели должны быть стимулированы вкладываться в развитие, а не тратить на себя, любимых.

Сегодня главное — стимулировать предприятия к инвестированию, и особенно в новые технологические производства, в привлечение лучших зарубежных технологий в Россию. Сегодня нам нужно сконцентрировать усилия не столько на создании инноваций — потому что это огромная нагрузка, связанная с разработкой технологий, каждая инновация стоит огромных денег, а в итоге большое их количество оказывается в корзине, — сколько на адаптации передовых технологий, уже существующих в других странах. Нам сегодня — стране на самом деле развивающейся — нужно воспользоваться эффектом птичьей стаи, когда первый берет на себя основную нагрузку, летит первым, а те, кто летит следом, летят с той же скоростью, но с экономией сил. Это очень удобно и выгодно. Нужно сосредоточить усилия на внедрении передовых, но уже существующих технологий. Надо стимулировать бизнес инвестировать в новое производство на базе этих технологий в России, в том числе с помощью уменьшения налогов.

Мы предлагаем несколько измененную систему налоговых зачетов, которая практиковалась в Штатах. В ней на всю сумму налогов помимо зачета по налогу на прибыль зачитывается еще и 25% от суммы, которую предприятие потратило на приобретение нового оборудования и технологий. То есть 25% вычитается из той суммы, которую платит предприятие.

Очень важен НДС, который, как у нас говорят, должен быть один на всех, но неясно зачем. Ведь НДС — это тот налог, который мог бы тонко настраивать экономику. Для роскоши и люксовых товаров НДС должен быть максимально высоким. А если мы говорим о новом технологическом оборудовании или о продукции инновационной, высокой степени технологичности — машинное оборудование, приборы, компьютеры и т.д., так же как и социальные товары, — то там НДС должен быть минимальным. Тогда будет стимул производить и продавать необходимое для всех высокотехнологичное оборудование, так же как и социальные товары, на которые тоже должен быть низкий НДС.

Кроме этого агрегированный показатель развития экономики — это высокопроизводительная занятость. По нему видно, как развивается экономика, насколько она современна и сколько рабочих мест создает. Сегодня в стране около 9 миллионов высокопроизводительных рабочих мест, а должно быть 25 миллионов. Надо стимулировать их создание и поощрять в налоговом плане, например, применять низкие социальные страховые платежи для высокопроизводительных рабочих мест.

— Чем же тогда наполнять Пенсионный фонд?

— Если рабочие места высокопроизводительные, то в большинстве случаев денег это отдаст больше. Поэтому, создавая такие рабочие места, предприниматель заинтересован и, соответственно, будет больше платить этого налога, хотя ставка будет уменьшаться.

— В противовес этому в Совете Федерации и Госдуме есть планы на 2014 год лишить на всю жизнь накопительной части пенсии работников тех предприятий, которые имеют льготу по выплате страховых платежей.

— Никакая реализуемая сегодня реформа не изменит ситуацию с Пенсионным фондом. Проблемы были заложены в основании пенсионной реформы. Структурно она была сделана правильно, но в последний момент сработал компромисс, и на эту систему повесили пенсионеров, которые уже были на пенсии к этому времени. В результате те, кто работает, платят и за себя, и за них. Ни одна пенсионная система такого не выдержит.

— То есть тем, кто уже вышел на пенсию, должны из бюджета платить, а остальные пусть сами на себя зарабатывают?

— Мы считаем, что для нынешних пенсионеров нужно создать «фонд старших поколений» и найти другие источники пополнения Пенсионного фонда. Пускать туда часть доходов от продажи акций государственных компаний, от приватизации, акциз на табак, часть от экспортной пошлины на нефть и т.д.

— То есть вы предлагаете налоговую революцию?

— Нет, не только. То, что касается экономической части — возросли все основные затраты бизнеса, притом что риски тоже возросли, а бизнес всегда принимает решение развиваться или нет, оценивая риски и прибыльность.

Сегодня все издержки очень выросли, это касается не только высоких налогов, но и ставки по кредитам, затрат на энергетику и продукцию естественных монополий, транспортного тарифа.

Кроме того, заработные платы растут быстрее производительности труда, и производство становится невыгодным.

Инвестировать в новые технологии и повышать производительность труда мы не можем потому, что у нас очень высокие ставки по кредитам, и вдолгую нас никто не кредитует. До 80% средств предпринимателям приходится изыскивать самим, без внешнего финансирования.

— Многие говорят, что с банками сейчас невозможно работать. Зачастую люди готовы дать высокий процент, но банк просто не выдает деньги.

— Банки не дают деньги потому, что высоки риски и нет реального обеспечения. Государство могло бы брать на себя часть гарантий. Мы сейчас говорим о создании гарантийного агентства в России. Для малого бизнеса уже существует этот институт. Почти во всех регионах есть малые гарантийные компании, нужно сделать такие, которые помогали бы среднему бизнесу.

Также мы предлагаем разумные системы по улучшению рефинансирования центрального банка, ведь, кроме пассивов ЦБ, у нас сегодня в стране нет других источников. Пенсионный фонд — это не пассивы, накопления тоже не пассивы, получается, что основные деньги у государства, и эти средства в экономику не поступают. Набиуллина сделала первые шаги, сегодня есть новый инструмент — 5,5% под внерыночные активы. Это те активы, которые не берутся в нормальных условиях на рынке, это банковские облигации или корпоративные облигации. Какие-то схемы начинают уже работать, но пока слабо, поэтому ставка высокая, обеспечение под кредиты требуется большое, длина кредитов — недостаточная. Получается, мы сами тормозим экономику тем, что не напитываем ее кровью, а когда в организме нет крови, он и бегать не может.

— А как насчет курса рубля, поможет ли ускорению роста ВВП его обрушение?

— Низкий курс рубля действительно обычно стимулирует рост экономики. Но большинство экономик мира ориентированы на экспорт. У нас на экспорт идет только сырье, поэтому низкий курс выгоден только сырьевикам. Для тех, кто ориентирован на внутренний рынок, это, с одной стороны, стимул, а с другой — тормоз. Например, замедляется модернизация, потому что нужно покупать импортное оборудование. Резко растут цены, потому что в себестоимости почти любой продукции есть импортная составляющая.